Лицо уркагана стало сине-белым. Он начал медленно пятиться назад, не сводя глаз с окровавленной бритвы.
– Эй, Свист, – позвал Лев, – ты еще здесь? Иди сюда, я тебя бесплатно побрею. Заодно отрежу кое-что лишнее.
Подручный Свиста повернулся и бросился бежать. Второй, подвывая, катался по земле, зажимая ладонями кровоточащую рану.
– Ты покойник! – взвизгнул Свист, которого словно ветром сдуло с его бочки. Он отбежал на безопасное расстояние и орал оттуда на Гумилева, брызгая слюной, как припадочный. – Я землю жрать буду, а тебя урою! Я тебя на британский флаг порву, сука!
– Иди сюда, петушок, – позвал его Лев. – Посмотрим, кто кого порвет.
На душе у него было весело. Он снова чувствовал себя молодым и сильным. Однажды он отметелил этого мерзкого труса, любителя нападать исподтишка, отметелит и еще раз. И плевать, что там грозится сделать Свист – все равно он, Лев Николаевич Гумилев, сильнее всех Свистов в мире.
Он аккуратно вытер бритву о траву и сунул ее в карман.
– Рыло! – истошно завопил Свист. – Мочи его!
Гумилев спиной почувствовал опасность, начал разворачиваться, но опоздал. Чье-то тяжелое, остро пахнущее потом, тело врезалось в него сзади, повалило на землю. Железные пальцы вцепились в запястья, не давая добраться до слишком рано убранного в карман оружия. Лев попытался перевернуться, но туша, придавившая его, была чересчур массивной.
Он увидел, как, приминая траву, приближаются к нему заляпанные грязью сапоги Свиста.
– Ну что, Левушка, – ухмыльнулся вор, – побаловал, и хватит. Теперь я банкую, понял, фрей?
Свист опустился на корточки, ухватил его за волосы.
– Не желаешь извиниться, голубок? Если вылижешь мне сапоги, я, может, и прощу тебя.
– Пошел ты в жопу, петух гамбурский, – прохрипел Гумилев. – Сам себе сапоги вылизывай.
– Вижу, – сказал Свист задумчиво, – извиняться ты не желаешь.
Он дернул голову Гумилева вверх и с силой опустил ее лицом в землю. Лев почувствовал, как рот наполняется кровью.
– Эй, Штырь, – позвал Свист, – что встал, как хрен на целку? Иди сюда, подмогнешь…
«У меня есть последний шанс, – подумал Гумилев, – снова превратиться в берсерка, как тогда, в Крестах. Скинуть с себя эту тушу, вцепиться в горло Свисту… Но как войти в это состояние? Я не сумею сделать это специально…»
– Что здесь происходит? – прогремел над ним чей-то металлический голос. – Совсем страх потеряли, урки поганые?
Хватка, сковывавшая руки Гумилева, ослабла.
– Ну, зачем же так, гражданин начальник, – разочарованно проговорил Свист. – Мы тут занимаемся гимнастикой на свежем воздухе. Никаких безобразиев не допускаем. Правда, Левушка?
– Взять их, – скомандовал голос. Лязгнули затворы винтовок. Никогда еще этот звук не казался Гумилеву таким прекрасным.
– Эй-эй, – запротестовал Свист, – зачем эти излишества? Я и так прекрасно знаю…
Он не договорил. Послышался хлесткий удар и вслед за ним – протяжный стон.
– Звери! – взвизгнул Свист. – Прикладом по почкам! Суки позорные!
Еще один удар – как будто камень шлепнулся в кадушку с тестом. Туша, навалившаяся на Гумилева, вдруг проворно вскочила на ноги, больно наступив при этом ему на лодыжку.
– Заключенный Гумилев, – прогрохотал жестяной голос, – встать!
Лев поднялся, отряхнул робу. Перед ним стоял замначальника Особого отдела Норильсклага майор Федун – невысокий, чрезвычайно широкоплечий лысый мужчина лет пятидесяти. Вместе с Федуном во дворе находилась дюжина солдат караульной роты, державшая под прицелом Свиста и его подручных. Подручных было трое – кроме уже известных Гумилеву блатных, присутствовал еще и здоровенный мужик с вытянутым и словно бы вдавленным лицом и длинными, как у орангутанга, руками. Судя по всему, это и был сидевший до поры до времени в засаде Рыло.
– Заключенный Гумилев, – сказал майор Федун. – У тебя есть пять минут, чтобы привести себя в порядок и явиться в Особый отдел. С тобой хотят поговорить.
«Что ж за день сегодня такой, – подумал Гумилев. – Всем не терпится со мною поговорить…»
– Спасибо, товарищ майор, – сказал он искренне. – Уже иду.
– Левушка! – крикнул ему вслед Свист. – Мы еще встретимся, ты жди!
– Заткните этого придурка, – велел Федун. – Потом всех в наручники и в карцер.
…Но все растет беда, ее не проигралиНи мы и ни они, нигде и никогда.Вот разбудил затвор упругим треском сталиЕе глухих богов, и все растет беда.
Нога болела по-прежнему.
Он плескался в умывальной, стирая с лица кровь и грязь, когда в дверном проеме вырос Томаш.
– Живой, друг? – спросил чех.
– Как видишь. Спасибо за бритву, она пригодилась.
Томаш махнул рукой.
– А, пустяки! Лучше скажи спасибо, что я шепнул о твоем деле ребятам. Так что когда Федун стал тебя разыскивать, ему сразу сказали, что ты бьешься с блатными за литейным.
– А зачем я ему понадобился?
Томаш сделал загадочное лицо.
– Говорят, там прилетел какой-то офицер НКВД из Москвы. Спецрейсом.
– И причем же тут я?
– Не знаю. Но как только он прилетел, Федун побежал тебя искать. Так что выглядеть тебе нужно получше. Может, побреешься?
– Хватит с меня бритв. По крайней мере, на сегодня. Лучше одолжи свои сапоги.
В кабинете Федуна, куда его пустили сразу же и без лишних вопросов, навстречу Гумилеву поднялся высокий, коротко стриженный блондин с перебитым носом.
– Капитан НКВД Шибанов, – представился он, не дожидаясь, пока ЗК Гумилев доложит о себе по всем правилам. – Присаживайтесь, Лев Николаевич.
Лев присел. Нога болела уже почти невыносимо.